— Бутерброд может помешать моему другу в исполнении служебного долга.
— А вам не мешает?
— Каждому свое.
Оля опять заглянула в окно. Красавица, вышедшая из ванной, сушила волосы феном. По-прежнему перед зеркалом.
— И вам нравятся такие шкыдлы? — молодая дворничиха, оказывается, не чуралась лексикона своей бабушки. Презрительно фыркнув, она ушла.
В десять часов Филин позвонил Корнилову. Телефон шефа не отвечал. Дежурный сказал, что полковник уехал в прокуратуру.
Девушка с третьего этажа закончила свой туалет и стремительно удалилась, процокав каблучками по остывшему асфальту. В одной из комнат и в ванной она забыла выключить свет.
Мальчишка, занимавшийся живописью, с воплем радости исчез в соседнем дворе.
Его мать разговаривала по телефону.
Старушка продолжала читать газеты, а голодный черный кот, наверное, пытался вспомнить, как ловят мышей.
В квартире Звонарева все было без перемен.
28Заместитель прокурора города Кулешов был одного поколения с Корниловым. Давным-давно, когда заходить в винный магазин еще не считалось предосудительным, они столкнулись у прилавка. Разговорились. Выяснилось, что коньяк покупали к случаю: у обоих тот день был особым — праздновали юбилеи. Корнилов — пятидесятилетие. Кулешову исполнилось шестьдесят.
— Эх, работенка наша собачья! — посетовал Кулешов. — Всю жизнь торопимся и никогда не успеваем. Еще бы минут пятнадцать — и остались без выпивки! А ведь гости, наверное, уже собираются.
— Собираются, — ответил Корнилов, хотя никаких гостей он в этот день не приглашал. Тяжело болела мать — какой уж тут праздник. Но вдаваться в подробности ему не хотелось…
В кабинете у Кулешова стояла новая мебель. Стулья были очень неудобные. Высокие, жесткие и скрипучие. Даже у полковника — с его-то ростом! — ноги едва доставали до пола. «Интересно, — подумал Корнилов, — он сам такие выбирал или бестолковый завхоз закупил первые попавшиеся?» Судя по тому, что кресла здесь и вовсе отсутствовали, можно было предположить хитрый умысел. Полковник представил себе, как неуютно чувствует себя в этом кабинете какой-нибудь коротышка-подследственный. Как ерзает он, пытаясь дотянуться ногами до пола.
Сам Виктор Петрович долго и тягуче поучал кого-то по телефону, как внимательно следует относиться к приему граждан.
— Эх и народец у нас! — сказал он, сердито положив трубку. — Не пропрешь! — Но вдаваться в подробности не стал. — Ты меня извини, что задержал.
— Пустяки! — отозвался Корнилов и улыбнулся. — А я вот сижу и гадаю: на чем ты сидишь?
Кулешов оживился.
— На таком же стуле, как и ты! Хороши стульчики, а? Это надо такое придумать! Я на фабрику звонил, пригрозил привлечь их за перерасход древесины. И что, ты думаешь, директор ответил? По статистике, говорит, рост человека увеличился на двадцать сантиметров. На акселератов, значит, равняются. Но у своего стула я ножки укоротил. Пришел рано утром, принес лобзик и отпилил тайком. — Он весело рассмеялся. — Только не подпиливать же все! — И без перехода спросил: — А ты с чем пожаловал?
…Внимательно, не перебивая, заместитель прокурора выслушал Корнилова. Долго рассматривал листочки с фамилиями. И по тому, как небрежно бросил их на стол, Игорь Васильевич понял: не убедили они Кулешова.
— А кроме подозрений и совпадений есть что-то конкретное? Какие факты, Игорь Васильевич?
— Я же о них сказал!
— Нет! Это фантазии. Интуиция — дело хорошее…
— Оставим в покое интуицию! — недовольно прервал заместителя прокурора Корнилов. — Поговорим о фактах… Да, их очень мало. Если говорить о прямых уликах — их и вовсе нет. Но основания для допроса и обыска есть! Предварительное следствие по делу Бабушкина было проведено преступно небрежно. Цель? Выгородить истинных виновников. И сделал это Звонарев. Материалы предварительного следствия пропали.
— А каким образом журналист вышел на Звонарева? — перебил полковника Кулешов.
— Позвонил председателю совета ветеранов. Я выяснял. — Корнилов нахмурился. — Мы должны были подумать об этом раньше. Но ведь и в голову не пришло, что преступник — следователь!
— Да! — многозначительно сказал Кулешов. — С журналистом вы дали промашку.
— Наверное, ты прав. Но сейчас нельзя терять время. Если мы проведем у Звонарева внезапный обыск, будут доказательства. Логика подсказывает…
— Игорь Васильевич, логика — оружие обоюдоострое. Мне, например, она подсказывает совсем другое.
— Что же, если не секрет?
Кулешов встал, достал из кармана сигареты, но не закурил, сказал тихо:
— Ты только не подумай, что я честь мундира защищаю. Слышал, наверное, как мы со всякими подонками поступаем? Но тут другое дело. Ты во время блокады где был? — спросил он неожиданно.
— До осени сорок второго — в городе.
— Ну а я воевал под Москвой, — сказал Кулешов. — Но и для меня блокадные годы — символ. Сам знаешь какой! Святое понятие. Сколько о том времени написано! И вдруг — следователь прокуратуры, блокадник, покрывал мародеров, брал взятки! Честных людей посылал на расстрел!
— Да ведь кого только не было в Ленинграде! И шпионы ракеты пускали. И воры карточки крали, — спокойно сказал Корнилов. — Люди же в блокадном городе жили, а не святые. И от этого их подвиг не станет бледнее.
— Святые не святые, а ленинградская блокада вошла в историю. Стала легендой. Зачем же ее разрушать? Что будет думать о нас молодежь? Много у нее идеалов осталось?
Корнилову стало скучно.
— Может быть, оставим молодежь в покое? Пусть думает о нас что хочет. — Заметив, что Кулешов собирается возразить, Игорь Васильевич примирительно поднял руку: — Ладно, ладно, молодежь во всем разберется сама.
Виктор Петрович вдруг начал тихонько насвистывать, рассеянно глядя на собеседника. За долгие годы знакомства Корнилов уже привык к тому, что эти, как он выражался, «свистульки» означают у Кулешова высшую степень сомнения. Наконец он снова сел на свой укороченный стул, закурил и сказал:
— Думаю, что все это фантазии, полковник, фантазии! — И поглядел на Корнилова с легкой — то ли она есть, то ли ее нет — улыбочкой. Улыбочка эта всегда раздражала Корнилова. Он был уверен, что такой улыбкой может улыбаться человек, ничего не принимающий близко к сердцу. — Старика убили на Каменном острове обыкновенные грабители. Я не удивлюсь, если узнаю, что и про его саквояж с деньгами они ничего не знали. Нынче могут из-за червонца пырнуть ножом! Да и Медников не исключает случайного грабителя!
Корнилов согласно кивнул, и Кулешов, вдохновляясь, продолжал:
— Тебя не устраивает погром в квартире старика? Да разве мало мы с тобой знаем немотивированных поступков? Предположим, залез отпетый алкоголик. Его бутылка интересовала, а не стереомагнитофон! Причем бутылка не в перспективе, не деньги на бутылку, а водка в натуре! И сейчас. Немедленно! А бутылки нет! Он и пошел крушить. Знаем мы психологию этих, так сказать, людей!
— Психологию мы знаем, — вздохнул Корнилов. — Людей не знаем.
— Узнаю любителя парадоксов. Но… с задержанием повременим! Нужны серьезные доказательства. Пойми — случай особый.
— Не понимаю! Если бы Звонарев не был бывшим работником прокуратуры, ты бы тоже сказал «повременим»?
— Если честно — не сказал бы! — лицо Кулешова исказила болезненная гримаса. — Знаешь что? Подожди до завтра. Я посоветуюсь с прокурором.
— Медников решил, что надо с тобой посоветоваться, ты — с прокурором! Ну-ну, советуйтесь, — сказал полковник, поднимаясь. И, уже взявшись за ручку двери, добавил: — Виктор Петрович, поменяй стулья. Это же орудие пытки!
29В одиннадцатом часу в подъезд зашла пожилая женщина. С маленькой черной папкой в руке. Вышла она минуты через две. «Разносчица телеграмм», — подумал Бугаев. К ним в дом приходила разносчица с такой же потертой черной папочкой. Майор связался по радиотелефону с Филиным, попросил догнать женщину, узнать, в какую квартиру она принесла телеграмму. «Пусть шеф ругается, но бывают же непредвиденные обстоятельства! — успокоил он себя. — Тем более что в тайну переписки вторгаться мы не собираемся, про текст расспрашивать не будем».
Вскоре Филин доложил: телеграмму доставили в сорок вторую квартиру, Звонареву.
Только майор выключил радиотелефон, как на чердаке скрипнула дверь и мелькнул узкий луч фонарика. Ольга привела Корнилова. Фонарик светил плохо, и полковник раза два чертыхнулся, споткнувшись обо что-то.
— Давайте руку, — предложила девушка. — Да ведь не так уж и темно!
«Действительно, — подумал Бугаев. — Совсем даже не темно. Белые ночи, черт возьми, а ему, видите ли, ручку подают».
Полковник сунул Семену увесистый пакет, и майор, нащупав мягкие булочки, мысленно простил шефу его хождение за ручку с девушкой. И понял, что сидеть на чердаке придется всю ночь.
